XXVII
Лукашка, перед уборкой винограда, верхом заехал к Оленину. Он еще более смотрел молодцом, чем обыкновенно.
- Ну, что же ты, женишься? - спросил Оленин, весело встречая его.
Лукашка не отвечал прямо.
- Вот коня вашего променял за рекой! Уж и конь! Кабардинский лов-тавро [Тавро завода кабардинских лошадей Лова считается одним из лучших на Кавказе. (Прим. Л. Н. Толстого.)]. Я охотник.
Они осмотрели нового коня, проджигитовали по двору. Конь действительно был необыкновенно хорош: гнедой, широкий и длинный мерин с глянцевитою шерстью, пушистым хвостом и нежною, тонкою, породистою гривой и холкой. Он был сыт так, что на спине его только спать ложись, как выразился Лукашка. Копыты, глаз, оскал - все это было изящно и резко выражено, как бывает только у лошадей самой чистой крови. Оленин не мог не любоваться конем. Он еще не встречал на Кавказе такого красавца.
- А езда-то,- говорил Лукашка, трепля его по шее. - Проезд какой! А умный! Так и бегает за хозяином.
- Много ли придачи дал? - спрашивал Оленин.
- Да не считал,- улыбаясь, отвечал Лукашка. - От кунака достал.
- Чудо, красавица лошадь! Что возьмешь за нее? - спросил Оленин.
- Давали полтораста монетов, а вам так отдам,- сказал Лукашка весело. - Только скажите, отдам. Расседлаю, и бери. Мне какого-нибудь давай служить.
- Нет, ни за что.
- Ну, так вот я вам пешкеш привез,- и Лукашка распоясался и снял один из двух кинжалов, которые висели у него на ремне. - За рекой достал.
- Ну, спасибо.
- А виноград матушка обещала сама принесть.
- Не нужно, еще сочтемся. Ведь я не стану же давать тебе деньги за кинжал.
- Как можно,- кунаки! Меня так-то за рекой Гирей-хан привел в саклю, говорит: выбирай любое. Вот я эту шашку и взял. Такой у нас закон.
Они вошли в хату и выпили.
- Что ж, ты поживешь здесь? - спросил Оленин.
- Нет, я проститься пришел. Меня теперь с кордона услали в сотню за Тереком. Нынче еду с Назаром, с товарищем.
- А свадьба когда же?
- Вот скоро приеду, сговор будет, да и опять на службу,- неохотно отвечал Лука.
- Как же так, невесту не увидишь?
- Да так же! Что на нее смотреть-то? Вы как в походе будете, спросите у нас в сотне Лукашку Широкого. И кабанов там что! Я двух убил. Я вас свожу.
- Ну, прощай! Спаси тебя Христос. Лукашка сел на коня и, не заехав к Марьянке, выехал, джигитуя, на улицу, где уже ждал его Назарка.
- А что? Не заедем? - спросил Назарка, подмигивая па ту сторону, где жила Ямка.
- Вона! - сказал Лукашка. - На, веди к ней коня, а коли я долго не приду, ты коню сена дай. К утру все в сотне буду.
- Что, юнкирь не подарил чего еще?
- Не! Спасибо отдарил его кинжалом, а то коня было просить стал,- сказал Лукашка, слезая с лошади и отдавая ее Назарке.
Под самым окном Оленина шмыгнул он на двор и подошел к окну хозяйской хаты. Было уж совсем темно. Марьянка в одной рубахе чесала косу, собираясь спать.
- Это я,- прошептал казак.
Лицо Марьянки было строго-равнодушно; но оно вдруг ожило, как только она услыхала свое имя. Она подняла окно и испуганно и радостно высунулась в
него.
- Чего? Чего надо? - заговорила она.
- Отложи,- проговорил Лукашка. - Пусти меня на минуточку. Уж как наскучило мне! Страсть! Он в окно обнял ее голову и поцеловал.
- Право, отложи.
- Что говоришь пустое! Сказано, не пущу. Что ж, надолго?
Он не отвечал и только целовал ее. И она не спрашивала больше.
- Вишь, и обнять-то в окно не достанешь хорошенько,- сказал Лукашка.
- Марьянушка! - послышался голос старухи. - С кем ты?
Лукашка скинул шапку, чтобы по ней не приметили его, и присел под окно.
- Иди скорей,- прошептала Марьяна.
- Лукашка заходил,- отвечала она матери,- батяку спрашивал.
- Что ж, пошли его сюда.
- Ушел, говорит, некогда.
Действительно, Лукашка быстрыми шагами, согнувшись, выбежал под окнами на двор и побежал к Ямке; только один Оленин и видел его. Выпив чапуры две чихиря, они выехали с Назаркой за станицу. Ночь была теплая, темная и тихая. Они ехали молча, только слышались шаги коней. Лукашка запел было песню про казака Мингаля, но, не допев первого стиха, затих и обратился к Назарке.
- Ведь не пустила,- сказал он.
- О! - отозвался Назарка. - Я знал, что не пустит. Что мне Ямка сказывала: юнкирь к ним ходить стал. Дядя Ерошка хвастал, что он с юнкиря флинту за Марьянку взял.
- Брешет он, черт! - сердито сказал Лукашка,- не такая девка. А то я ему, старому черту, бока-то отомну. - И он запел свою любимую песню:
Из села было Измайлова,
Из любимого садочка сударева,
Там ясен сокол из садичка вылетывал,
За ним скоро выезживал млад охотничек,
Манил он ясного сокола на праву руку:
"Поди, поди, сокол, на праву руку,
За тебя меня хочет православный царь
Казнить-вешать".
Ответ держит ясен сокол:
"Не умел ты меня держать в золотой клетке
И на правой руке не умел держать,
Теперь я полечу на сине море;
Убью я себе белого лебедя,
Наклююся я мяса сладкого, "лебедикого".
Содержание материала
Страница 27 из 42