XVII

    От Ерошки Лукашка зашел домой. Когда он вернулся, сырой росистый туман поднялся от земли и окутал станицу. Не видная скотина начинала шевелиться с разных концов. Чаще и напряженнее перекликались петухи. В воздухе становилось прозрачно, и народ начинал подниматься. Подойдя вплоть, Лукашка рассмотрел мокрый от тумана забор своего двора, крылечко хаты и отворенную клеть. На дворе слышался в тумане звук топора по дровам. Лукашка прошел в хату. Мать его встала и, стоя перед печью, бросала в нее дрова. На кровати еще спала сестра-девочка.
    - Что, Лукаша, нагулялся? - сказала мать тихо. - Где был ночь-то?
    - В станице был, - неохотно отвечал сын, доставая винтовку из чехла и осматривая ее.
    Мать покачала головой.
    Подсыпав пороху на полку, Лукашка достал мешочек, вынул несколько пустых хозырей и стал насыпать заряды, тщательно затыкая их пулькой, завернутою в тряпочке. Повыдергав зубом заткнутые козыри и осмотрев их, он положил мешок.
    - А что, матушка, я тебе говорил торбы починить: починила, что ль? - сказал он.
    - Как же! Немая чинила что-то вечор. Аль пора на кордон-то? Не видала я тебя вовсе.
    - Вот только уберусь, и идти надо,- отвечал Лукашка, увязывая порох. - А немая где? Аль вышла?
    - Должно, дрова рубит. Все о тебе сокрушалась. Уж не увижу, говорит, я его вовсе. Так-то рукой на лицо покажет, щелкнет да к сердцу и прижмет руки: жалко, мол. Пойти позвать, что ль? Об абреке-то все поняла.
    - Позови, - сказал Лукашка. - Да сало там у меня было, принеси сюда. Шашку смазать надо.
    Старуха вышла, и через несколько минут по скрипящим сходцам вошла в хату немая сестра Лукашки. Она была шестью годами старше брата и чрезвычайно была бы похожа на него, если бы не общее всем глухонемым тупое и грубо-переменчивое лицо. Одежду ее составляла грубая рубаха в заплатах; ноги были босы и испачканы; на голове старый синий платок. Шея, руки и лицо были жилисты, как у мужика. Видно было и по одежде и по всему, что она постоянно несла трудную мужскую работу. Она внесла вязанку дров к бросила ее у печи. Потом подошла к брату с радостною улыбкой, сморщившею все ее лицо, тронула его за плечо и начала руками, лицом и всем телом делать ему быстрые знаки.
    - Хорошо, хорошо! Молодец, Степка! - отвечал брат, кивая головой. - Все припасла, починила, молодец! Вот тебе за то! - И, достав из кармана два пряника, он подал ей.
    Лицо немой покраснело, и она дико загудела от радости. Схватив пряники, она еще быстрей стала делать знаки, часто указывая в одну сторону и проводя толстым пальцем по бровям и лицу. Лукашка понимал ее и все кивал, слегка улыбаясь. Она говорила, что брат девкам давал бы закуски, говорила, что девки его любят и что одна девка, Марьянка, лучше всех, и та любит его. Марьянку она обозначала, указывая быстро на сторону ее двора, на свои брови, лицо, чмокая и качая головой. "Любит" - показывала она, прижимая руку к груди, целуя свою руку и будто обнимая что-то. Мать вернулась в хату и, узнав, о чем говорила немая, улыбнулась и покачала головой. Немая показала ей пряники и снова прогудела от радости.
    - Я Улите говорила намедни, что сватать пришлю, - сказала мать, - приняла мои слова хорошо. Лукашка молча посмотрел на мать.
    - Да что, матушка? Вино надо везть. Коня нужно.
    - Повезу, когда время будет; бочки справлю, - сказала мать, видимо не желая, чтобы сын вмешивался в хозяйственные дела. - Ты как пойдешь, - сказала старуха сыну, - так возьми в сенях мешочек. У людей заняла, тебе на кордон припасла. Али в саквы [Саквами называются переметные сумки, которые казаки возят за седлами. (Прим. Л. Н. Толстого.)] положить?
    - Ладно, - отвечал Лукашка. - А коли из-за реки Гирей-хан приедет, ты его на кордон пришли, а то теперь долго не отпустят. До него дело есть.
    Он стал собираться.
    - Пришлю, Лукаша, пришлю. Что ж, у Ямки все и гуляли, стало? - сказала старуха.- То-то я ночью вставала к скотине, слушала, ровно твой голос песни играл.
    Лукашка не отвечал, вышел в сени, перекинул через плечо сумки, подоткнул зипун, взял ружье и остановился на пороге.
    - Прощай, матушка, - сказал он. Мать до ворот провожала его. - Ты бочонок с Назаркой пришли, - ребятам обещался; он зайдет, - сказал он матери, припирая за собой ворота.
    - Спаси тебя Христос, Лукаша! Бог с тобой! Пришлю, из новой бочки пришлю, - отвечала старуха, подходя к забору. - Да слушай что, - прибавила она, перегнувшись через забор.
    Казак остановился.
    - Ты здесь погулял, ну, слава богу! Как молодому человеку не веселиться? Ну, и бог счастье дал. Это хорошо. А там-то уж смотри, сынок, не того... Пуще всего начальника ублажай, нельзя! А я и вина продам, денег припасу коня купить, и девку высватаю.
    - Ладно, ладно! - отвечал сын, хмурясь.
    Немая крикнула, чтоб обратить на себя его внимание. Показала голову и руку, что значило: бритая голова, чеченец. Потом, нахмурив брови, показала вид, что прицеливается из ружья, вскрикнула и запела скоро, качая головой. Она говорила, чтобы Лукашка еще убил чеченца.
    Лукашка понял, усмехнулся и скорыми, легкими шагами, придерживая ружье за спиной под буркой, скрылся в густом тумане.
    Молча постояв у ворот, старуха вернулась в избушку в тотчас же принялась за работу.