Часть первая
     
     
     В ауле, на своих порогах,
     Черкесы праздные сидят.
     Сыны Кавказа говорят
     О бранных, гибельных тревогах,
     О красоте своих коней,
     О наслажденьях дикой неги;
     Воспоминают прежних дней
     Неотразимые набеги,
     Обманы хитрых узденей,
     Удары шашек их жестоких,
     И меткость неизбежных стрел,
     И пепел разоренных сел,
     И ласки пленниц чернооких.
     
     Текут беседы в тишине;
     Луна плывет в ночном тумане;
     И вдруг пред ними на коне
     Черкес. Он быстро на аркане
     Младого пленника влачил.
     «Вот русский!» — хищник возопил.
     Аул на крик его сбежался
     Ожесточенною толпой;
     Но пленник хладный и немой,
     С обезображенной главой,
     Как труп, недвижим оставался.
     Лица врагов не видит он,
     Угроз и криков он не слышит;
     Над ним летает смертный сон
     И холодом тлетворным дышит.
     
     И долго пленник молодой
     Лежал в забвении тяжелом.
     Уж полдень над его главой
     Пылал в сиянии веселом;
     И жизни дух проснулся в нем,
     Невнятный стон в устах раздался;
     Согретый солнечным лучом,
     Несчастный тихо приподнялся;
     Кругом обводит слабый взор…
     И видит: неприступных гор
     Над ним воздвигнулась громада.
     Гнездо разбойничьих племен,
     Черкесской вольности ограда.
     Воспомнил юноша свой плен,
     Как сна ужасного тревоги,
     И слышит: загремели вдруг
     Его закованные ноги…
     Всё, всё сказал ужасный звук;
     Затмилась перед ним природа.
     Прости, священная свобода!
     Он раб.
     За саклями лежит
     Он у колючего забора.
     Черкесы в поле, нет надзора,
     В пустом ауле всё молчит.
     Пред ним пустынные равнины
     Лежат зеленой пеленой;
     Там холмов тянутся грядой
     Однообразные вершины;
     Меж них уединенный путь
     В дали теряется угрюмой:
     И пленника младого грудь
     Тяжелой взволновалась думой…
     
     В Россию дальний путь ведет,
     В страну, где пламенную младость
     Он гордо начал без забот;
     Где первую познал он радость,
     Где много милого любил,
     Где обнял грозное страданье,
     Где бурной жизнью погубил
     Надежду, радость и желанье,
     И лучших дней воспоминанье
     В увядшем сердце заключил.
     
     Людей и свет изведал он,
     И знал неверной жизни цену.
     В сердцах друзей нашед измену,
     В мечтах любви безумный сон,
     Наскуча жертвой быть привычной
     Давно презренной суеты,
     И неприязни двуязычной,
     И простодушной клеветы,
     Отступник света, друг природы,
     Покинул он родной предел
     И в край далекий полетел
     С веселым призраком свободы.
     
     Свобода! он одной тебя
     Еще искал в пустынном мире.
     Страстями чувства истребя,
     Охолодев к мечтам и к лире,
     С волненьем песни он внимал,
     Одушевленные тобою,
     И с верой, пламенной мольбою
     Твой гордый идол обнимал.
     
     Свершилось… целью упованья
     Не зрит он в мире ничего.
     И вы, последние мечтанья,
     И вы сокрылись от него.
     Он раб. Склонясь главой на камень,
     Он ждет, чтоб с сумрачной зарей
     Погас печальной жизни пламень,
     И жаждет сени гробовой.
     
     Уж меркнет солнце за горами;
     Вдали раздался шумный гул;
     С полей народ идет в аул,
     Сверкая светлыми косами.
     Пришли; в домах зажглись огни,
     И постепенно шум нестройный
     Умолкнул; всё в ночной тени
     Объято негою спокойной;
     Вдали сверкает горный ключ,
     Сбегая с каменной стремнины;
     Оделись пеленою туч
     Кавказа спящие вершины…
     Но кто, в сиянии луны,
     Среди глубокой тишины
     Идет, украдкою ступая?
     Очнулся русский. Перед ним,
     С приветом нежным и немым,
     Стоит черкешенка младая.
     На деву молча смотрит он
     И мыслит: это лживый сон,
     Усталых чувств игра пустая.
     Луною чуть озарена,
     С улыбкой жалости отрадной
     Колена преклонив, она
     К его устам кумыс прохладный
     Подносит тихою рукой.
     Но он забыл сосуд целебный;
     Он ловит жадною душой
     Приятной речи звук волшебный
     И взоры девы молодой.
     Он чуждых слов не понимает;
     Но взор умильный, жар ланит,
     Но голос нежный говорит:
     Живи! и пленник оживает.
     И он, собрав остаток сил,
     Веленью милому покорный,
     Привстал — и чашей благотворной
     Томленье жажды утолил.
     Потом на камень вновь склонился
     Отягощенною главой,
     Но всё к черкешенке младой
     Угасший взор его стремился.
     И долго, долго перед ним
     Она, задумчива, сидела;
     Как бы участием немым
     Утешить пленника хотела;
     Уста невольно каждый час
     С начатой речью открывались;
     Она вздыхала, и не раз
     Слезами очи наполнялись.