V
     
    - Вы уж спать хотите? - сказал Альберт, улыбаясь. - А я был там, у Анны Ивановны. Очень приятно провел вечер: музицировали, смеялись, приятное общество было. Позвольте мне выпить стакан чего-нибудь,- прибавил он, взявшись за графин с водой, стоявший на столике,- только не воды.
    Альберт был такой же, как и вчера: та же красивая улыбка глаз и губ, тот же светлый, вдохновенный лоб и слабые члены. Пальто Захара пришлось ему как раз впору, и чистый, длинный, некрахмаленый воротник ночной рубашки живописно откидывался вокруг его тонкой белой шеи, придавая ему что-то особенно детское и невинное. Он присел на постель Делесова и молча, радостно и благодарно улыбаясь, посмотрел на него. Делесов посмотрел в глаза Альберта и вдруг снова почувствовал себя во власти его улыбки. Ему перестало хотеться спать, он забыл о своей обязанности быть строгим, ему захотелось, напротив, веселиться, слушать музыку и хоть до утра дружески болтать с Альбертом. Делесов велел Захару принести бутылку вина, папирос и скрипку.
    - Вот это отлично,- сказал Альберт,- еще рано, будем музицировать, я вам буду играть, сколько хотите.
    Захар с видимым удовольствием принес бутылку лафиту, два стакана, слабых папирос, которые курил Альберт, и скрипку. Но вместо того чтобы ложиться спать, как ему приказал барин, сам, закурив сигару, сел в соседнюю комнату.
    - Поговоримте лучше,- сказал Делесов музыканту, взявшемуся было за скрипку.
    Альберт покорно сел на постель и снова радостно улыбнулся.
    - Ах да,- сказал он, вдруг стукнув себя рукой по лбу и приняв озабоченно-любопытное выражение. (Выражение лица его всегда предшествовало тому, что он хотел говорить.)-Позвольте спросить...-он приостановился немного,- этот господин, который был с вами там, вчера вечером... вы его называли N., он не сын знаменитого N.?
    - Родной сын,- отвечал Делесов, никак не понимая, почему это могло быть интересно Альберту.
    - То-то,-самодовольно улыбаясь, сказал он,-я сейчас заметил в его манерах что-то особенно аристократическое. Я люблю аристократов: что-то прекрасное и изящное видно в аристократе. А этот офицер, который так прекрасно танцует,-спросил он,-он мне тоже очень понравился, такой веселый и благородный. Он адъютант NN., кажется?
    - Который? - спросил Делесов.
    - Тот, который столкнулся со мной, когда мы танцевали. Он славный должен быть человек.
    - Нет, он пустой малый,- отвечал Делесов.
    - Ах, нет! - горячо заступился Альберт, - в нем что-то есть очень, очень приятное. И он славный музыкант,- прибавил Альберт,- он играл там из оперы что-то. Давно мне никто так не нравился.
    - Да, он хорошо играет, но я не люблю его игры,- сказал Делесов, желая навести своего собеседника на разговор о музыке,- он классической музыки не понимает; а ведь Донизетти и Беллини - ведь это не музыка. Вы, верно, этого же мнения?
    - О нет, нет, извините меня,- заговорил Альберт с мягким заступническим выражением,- старая музыка - музыка, и новая музыка - музыка. И в новой есть красоты необыкновенные: а "Сомнамбула"?! а финал "Лючии"?! a Chopin?! а Роберт?! Я часто думаю... - он приостановился, видимо, собирая мысли,- что ежели бы Бетховен был жив, ведь он бы плакал от радости, слушая "Сомнамбулу". Везде есть прекрасное. Я слышал в первый раз "Сомнамбулу", когда здесь были Виардо и Рубини,- это было вот что,- сказал он, блистая глазами и делая жест обеими руками, как будто вырывая что-то из своей груди. - Еще бы немного, то это невозможно бы было вынести.
    - Ну, а теперь как вы находите оперу? - спросил Делесов.
    - Бозио хороша, очень хороша,- отвечал он,- изящна необыкновенно, но тут не трогает,- сказал он, указывая на ввалившуюся грудь. - Для певицы нужна страсть, а у нее нет. Она радует, но не мучает.
    - Ну, а Лаблаш?
    - Я его слышал еще в Париже, в "Севильском цирюльнике"; тогда он был единствен, а теперь он стар,- он не может быть артистом, он стар.
    - Что ж, что стар, все-таки хорош в morceaux d'ensemble [ансамблях (франц.).],- сказал Делесов, всегда говоривший это о Лаблаше.
    - Как что же, что стар? - возразил Альберт строго. - Он не должен быть стар. Художник не должен быть стар. Много нужно для искусства, но главное - огонь! - сказал он, блистая глазами и поднимая обе руки кверху.
    И действительно, страшный внутренний огонь горел во всей его фигуре.
    - Ах, боже мой! - сказал он вдруг. - Вы не знаете Петрова - художника?
    - Нет, не знаю,- улыбаясь, отвечал Делесов.
    - Как бы я желал, чтобы вы с ним познакомились! Вы бы нашли удовольствие говорить с ним. Как он тоже понимает искусство! Мы с ним встречались прежде часто у Анны Ивановны, но она теперь за что-то рассердилась на него. А я очень желал бы, чтобы вы с ним познакомились. Он большой, большой талант.
    - Что ж, он картины пишет? - спросил Делесов.
    - Не знаю; нет, кажется, но он был художник Академии. Какие у него мысли! Когда он иногда говорит, то ото удивительно. О, Петров большой талант, только он ведет жизнь очень веселую. Вот жалко, - улыбаясь, прибавил Альберт. Вслед за тем он встал с постели, взял скрипку и начал строить.
    - Что, вы давно не были в опере? - спросил его Делесов.
    Альберт оглянулся и вздохнул.
    - Ах, я уж не могу, - сказал он, схватившись за голову. Он снова подсел к Делесову. - Я вам скажу, - проговорил он почти шепотом,- я не могу туда ходить, я не могу там играть, у меня ничего нет, ничего - платья нет, квартиры нет, скрипки нет. Скверная жизнь! скверная жизнь! - повторял он несколько раз. - Да и зачем мне туда ходить? Зачем это? не надо,- сказал он, улыбаясь.-Ах, "Дон-Жуан"!
    И он ударил себя по голове.
    - Так поедем когда-нибудь вместе,- сказал Делесов. Альберт, не отвечая, вскочил, схватил скрипку и начал играть финал первого акта "Дон-Жуана", своими словами рассказывая содержание оперы.
    У Делесова зашевелились волосы на голове, когда он играл голос умирающего командора.
    - Нет, не могу играть нынче, - сказал он, кладя скрипку, - я много пил.
    Но вслед за тем он подошел к столу, налил себе полный стакан вина, залпом выпил и сел опять на кровать к Делесову.
    Делесов, не спуская глаз, смотрел на Альберта; Альберт изредка улыбался, и Делесов улыбался тоже. Они оба молчали; но между ними взглядом и улыбкой ближе и ближе устанавливались любовные отношения. Делесов чувствовал, что он все больше и больше любит этого человека, и испытывал непонятную радость.
    - Вы были влюблены? - вдруг спросил он.
    Альберт задумался на несколько секунд, потом лицо его озарилось грустной улыбкой. Он нагнулся к Делесову и внимательно посмотрел ему в самые глаза.
    - Зачем вы это спросили у меня? - проговорил он шепотом. - Но я вам все расскажу, вы мне понравились, - продолжал он, посмотрев немного и оглянувшись. - Я не буду вас обманывать, я вам расскажу все, как было, сначала. - Он остановился, и глаза его странно, дико остановились. - Вы знаете, что я слаб рассудком,- сказал он вдруг. - Да, да,- продолжал он,- Анна Ивановна вам, верно, рассказывала. Она всем говорит, что я сумасшедший! Это неправда, она из шутки говорит это, она добрая женщина, а я, точно, не совершенно здоров стал с некоторого времени.
    Альберт опять замолчал и остановившимися, широко открытыми глазами посмотрел в темную дверь.
    - Вы спрашивали, был ли я влюблен? Да, я был влюблен, - прошептал он, поднимая брови. - Это случилось давно, еще в то время, когда я был при месте в театре. Я ходил играть вторую скрипку в опере, а она ездила в литерный бенуар с левой стороны.
    Альберт встал и перегнулся на ухо Делесову.
    - Нет, зачем называть ее, - сказал он. - Вы, верно, знаете ее, все знают ее. Я молчал и только смотрел на нее; я знал, что я бедный артист, а она аристократическая дама. Я очень знал это. Я только смотрел на нее и ничего не думал.
    Альберт задумался, припоминая.
    - Как это случилось, я не помню; но меня позвали один раз аккомпанировать ей на скрипке. Ну что я, бедный артист! - сказал он, покачивая головой и улыбаясь.- Но нет, я не умею рассказывать, не умею... - прибавил он, схватившись за голову. - Как я был счастлив!
    - Что же, вы часто были у нее? - спросил Делесов.
    - Один раз, один раз только... но я сам виноват был, я с ума сошел. Я бедный артист, а она аристократическая дама. Я не должен был ничего говорить ей. Но я сошел с ума, я сделал глупости. С тех пор для меня все кончилось. Петров правду сказал мне: лучше бы было видеть ее только в театре...
    - Что же вы сделали? - спросил Делесов.
    - Ах, постойте, постойте, я не могу рассказывать этого.
    И, закрыв лицо руками, он помолчал несколько времени.
    - Я пришел в оркестр поздно. Мы пили с Петровым этот вечер, и я был расстроен. Она сидела в своей ложе и говорила с генералом. Я не знаю, кто был этот генерал. Она сидела у самого края, положила руки на рампу; на ней было белое платье и перлы на шее. Она говорила с ним и смотрела на меня. Два раза она посмотрела на меня. Прическа у ней была вот этак; я не играл, а стоял подле баса и смотрел. Тут в первый раз со мной сделалось странно. Она улыбнулась генералу и посмотрела на меня. Я чувствовал, что она говорит обо мне, и вдруг я увидел, что я не в оркестре, а в ложе, стою с ней и держу ее за руку, за это место. Что это такое? - спросил Альберт, помолчав.
    - Это живость воображения,- сказал Делесов.
    - Нет, нет... да я не умею рассказывать, - сморщившись, отвечал Альберт.- Я уже и тогда был беден, квартиры у меня не было, и когда ходил в театр, иногда оставался ночевать там.
    - Как? в театре? в темной пустой зале?
    - Ах! я не боюсь этих глупостей. Ах, постойте. Как только все уходили, я шел к тому бенуару, где она сидела, и спал. Это была одна моя радость. Какие ночи я проводил там! Только один раз опять началось со мной. Мне ночью стало представляться много, но я не могу рассказать вам много. - Альберт, опустив зрачки, смотрел на Делесова. - Что это такое? - спросил он.
    - Странно! - сказал Делесов.
    - Нет, постойте, постойте! - Он на ухо шепотом продолжал: - Я целовал ее руку, плакал тут подле нее, я много говорил с ней. Я слышал запах ее духов, слышал ее голос. Она много сказала мне в одну ночь. Потом я взял скрипку и потихоньку стал играть. И я отлично играл. Но мне стало страшно. Я не боюсь этих глупостей и не верю; но мне стало страшно за свою голову,- сказал он, любезно улыбаясь и дотрагиваясь рукою до лба,- за свой бедный ум мне стало страшно, мне казалось, что-то сделалось у меня в голове. Может быть, это и ничего? Как вы думаете?
    Оба помолчали несколько минут.
    Und wenn die Wolken sie verhullen,
    Die Sonne bleibt doch ewig klar [Пусть облака окутывают солнце, оно все же остается вечно сияющим (нем.).],-
    пропел Альберт, тихо улыбаясь. - Не правда ли? - прибавил он.
    Ich auch habe gelebt und genossen [И я жил и наслаждался (нем.).],-
    Ax! старик Петров как бы все это растолковал вам.
    Делесов молча, с ужасом смотрел на взволнованное и побледневшее лицо своего собеседника.
    - Вы знаете "Юристен-вальцер"? - вдруг вскричал Альберт и, не дождавшись ответа, вскочил, схватил скрипку и начал играть веселый вальс. Совершенно забывшись и, видимо, полагая, что целый оркестр играет за ним, Альберт улыбался, раскачивался, передвигал ногами и играл превосходно.
    - Э, будет веселиться! - сказал он, кончив и размахнув скрипкой.
    - Я пойду,-сказал он, молча посидев немного,- а вы не пойдете?
    - Куда? - с удивлением спросил Делесов.
    - Пойдем опять к Анне Ивановне; там весело: шум, народ, музыка.
    Делесов в первую минуту чуть было не согласился. Однако, опомнившись, он стал уговаривать Альберта не ходить нынче.
    - Я бы на минуту.
    - Право, не ходите.
    Альберт вздохнул и положил скрипку.
    - Так остаться?
    Он посмотрел еще на стол (вина не было) и, пожелав покойной ночи, вышел. Делесов позвонил.
    - Смотри не выпускай никуда господина Альберта без моего спроса,- сказал он Захару.