Мне стало жаль моей прелестной Евы;
     Решился я, создателю назло,
     Разрушить сон и юноши и девы.
     Ты слышала, как всё произошло?
     Два яблока, вися на ветке дивной
     (Счастливый знак, любви симво?л призывный),
     Открыли ей неясную мечту,
     Проснулося неясное желанье:
     Она свою познала красоту,
     И негу чувств, и сердца трепетанье,
     И юного супруга наготу!
     Я видел их! любви — моей науки —
     Прекрасное начало видел я.
     В глухой лесок ушла чета моя…
     Там быстро их блуждали взгляды, руки…
     Меж милых ног супруги молодой,
     Заботливый, неловкий и немой,
     Адам искал восторгов упоенья,
     Неистовым исполненный огнем,
     Он вопрошал источник наслажденья
     И, закипев душой, терялся в нем…
     И, не страшась божественного гнева,
     Вся в пламени, власы раскинув, Ева,
     Едва, едва устами шевеля,
     Лобзанием Адаму отвечала,
     В слезах любви, в бесчувствии лежала
     Под сенью пальм, — и юная земля
     Любовников цветами покрывала.
     
         Блаженный день! Увенчанный супруг
     Жену ласкал с утра до темной ночи,
     Во тьме ночной смыкал он редко очи,
     Как их тогда украшен был досуг!
     Ты знаешь: бог, утехи прерывая,
     Чету мою лишил навеки рая.
     Он их изгнал из милой стороны,
     Где без трудов они так долго жили
     И дни свои невинно проводили
     В объятиях ленивой тишины.
     Но им открыл я тайну сладострастья
     И младости веселые права,
     Томленье чувств, восторги, слезы счастья,
     И поцелуй, и нежные слова.
     Скажи теперь: ужели я предатель?
     Ужель Адам несчастлив от меня?
     Не думаю! но знаю только я,
     Что с Евою остался я приятель».
     
         Умолкнул бес. Мария в тишине
     Коварному внимала сатане.
     «Что ж? — думала, — быть может, прав лукавый;
     Слыхала я: ни почестьми, ни славой,
     Ни золотом блаженства не купить;
     Слыхала я, что надобно любить…
     Любить! Но как, зачем и что такое?..»
     А между тем вниманье молодое
     Ловило всё в рассказе сатаны:
     И действия, и странные причины,
     И смелый слог, и вольные картины…
     (Охотники мы все до новизны.)
     Час от часу неясное начало
     Опасных дум казалось ей ясней,
     И вдруг змии как будто не бывало —
     И новое явленье перед ней:
     Мария зрит красавца молодого
     У ног ее. Не говоря ни слова,
     К ней устремив чудесный блеск очей,
     Чего-то он красноречиво просит,
     Одной рукой цветочек ей подносит,
     Другая мнет простое полотно
     И крадется под ризы торопливо,
     И легкий перст касается игриво
     До милых тайн… Всё для Марии диво,
     Всё кажется ей ново, мудрено.
     А между тем румянец нестыдливый
     На девственных ланитах заиграл —
     И томный жар, и вздох нетерпеливый
     Младую грудь Марии подымал.
     Она молчит; но вдруг не стало мочи,
     Едва дыша, закрыла томны очи,
     К лукавому склонив на грудь главу,
     Вскричала: ах!.. и пала на траву…
     
         О милый друг! кому я посвятил
     Мой первый сон надежды и желанья,
     Красавица, которой был я мил,
     Простишь ли мне мои воспоминанья,
     Мои грехи, забавы юных дней,
     Те вечера, когда в семье твоей,
     При матери докучливой и строгой
     Тебя томил я тайною тревогой
     И просветил невинные красы?
     Я научил послушливую руку
     Обманывать печальную разлуку
     И услаждать безмолвные часы,
     Бессонницы девическую муку.
     Но молодость утрачена твоя,
     От бледных уст улыбка отлетела,
     Твоя краса во цвете помертвела…
     Простишь ли мне, о милая моя?
     
         Отец греха, Марии враг лукавый,
     Ты был и здесь пред нею виноват;
     ЕЕ тебе приятен был разврат,
     И ты успел преступною забавой
     Всевышнего супругу просветить
     И дерзостью невинность изумить.
     Гордись, гордись своей проклятой славой!
     Спеши ловить… но близок, близок час!
     Вот меркнет день, заката луч угас.
     Всё тихо. Вдруг над девой утомленной,
     Шумя, парит архангел окриленный, —
     Посол любви, блестящий сын небес.
     
         От ужаса при виде Гавриила
     Красавица лицо свое закрыла…
     Пред ним восстал, смутился мрачный бес
     И говорит: «Счастливец горделивый,
     Кто звал тебя? Зачем оставил ты
     Небесный двор, эфира высоты?
     Зачем мешать утехе молчаливой,
     Занятиям чувствительной четы?»
     Но Гавриил, нахмуря взгляд ревнивый,
     Рек на вопрос и дерзкий и шутливый:
     «Безумный враг небесной красоты,
     Повеса злой, изгнанник безнадежный,
     Ты соблазнил красу Марии нежной
     И смеешь мне вопросы задавать!
     Беги сейчас, бесстыдник, раб мятежный,
     Иль я тебя заставлю трепетать!»
     «Не трепетал от ваших я придворных,
     Всевышнего прислужников покорных,
     От сводников небесного царя!» —
     Проклятый рек и, злобою горя,
     Наморщив лоб, скосясь, кусая губы,
     Архангела ударил прямо в зубы.
     Раздался крик, шатнулся Гавриил
     И левое колено преклонил;
     Но вдруг восстал, исполнен новым жаром,
     И сатану нечаянным ударом
     Хватил в висок. Бес ахнул, побледнел —
     И кинулись в объятия друг другу.
     Ни Гавриил, ни бес не одолел.
     Сплетенные, кружась идут по лугу,
     На вражью грудь опершись бородой,
     Соединив крест-накрест ноги, руки,
     То силою, то хитростью науки
     Хотят увлечь друг друга за собой.